черти куда заносят… Сначала майка, потом ружье… Ну где…, где ты видел здесь ружье, а?
– Эх, Крис, Крис… В этой крылатой цитате, дружище, заложена глубочайшая философия. Нельзя все воспринимать в буквальном смысле. Я уверен, что исчезнувшая майка рано или поздно приведет нас к настоящему убийце. И тогда эта самая майка, то есть «ружье» в переносном смысле, действительно выстрелит. Теперь понимаешь?
– Да иди ты, знаешь, куда… со своими аллегориями и со своими русскими, на которых ты явно сдвинулся. Не знаю, как там твое «ружье» у Чехова, а мое собственное… уже давно готово залп произвести, если ты меня сейчас же не отпустишь.
– Не понял… Куда это?
– Эх, Фрэнки, Фрэнки…, – передразнил напарник. – Спустись на грешную землю, старина. Отлить мне надо. Уразумел, философ? Или еще как-нибудь попроще выразиться, специально для тебя, чтобы яснее было?
– А-а. Ну, так бы сразу и сказал…
– Так ты по-человечески уже не понимаешь. Тебе какого-то Стани… с Чеховым подавай. Ладно, не скучай, а я пойду – служебный сортир поищу…
– О’кей, дружище. Только смотри не загуливайся. И помни – потенциальный убийца, возможно, бродит где-то поблизости. Держи ухо востро, как бы чего не вышло.
– Смотри, сам в штаны не наложи, – огрызнулся Кристос и отправился на поиски туалета.
Свет в вестибюле уже погасили, и Кристосу пришлось рыскать в потемках. Полицейский на цыпочках прошелся по первому этажу. Проскользнул мимо спящих свидетелей и завернул за угол.
Заветная дверь с табличкой WC отыскалась лишь в конце коридора. Рядом на стене горела тусклая лампочка, служившая ориентиром. За спиной вдруг раздалось подозрительное шуршание, и Кристос, внезапно испугавшись, буквально ввалился в крохотную уборную и закрыл за собой задвижку. За дверью явственно слышались чьи-то удаляющиеся шаги, от чего по спине поползли мурашки.
Из туалета он решился выйти разве что минут через двадцать, да и то, когда в конец замучили угрызения совести, что напарника надолго одного оставил, а иначе отсиживался бы до утра.
Кругом было все спокойно. И Кристос, осмелев, отправился в обратный путь по длинному коридору. Тихонько прошмыгнул мимо сопящих свидетелей и с осторожностью прокрался в комнату для допросов. Сказать по правде, ему было ужасно стыдно перед Фрэнки, который теперь-то уж точно не преминет устроить ему настоящую выволочку. И никакой Чахов или Чуков, окажись он сейчас на его месте, от язвительных замечаний не спасет…
Однако Фрэнки на появление Кристоса почему-то никак не отреагировал. Пожилой полицейский сидел за столом в неестественной позе, уставившись куда-то в бок остекленевшими глазами. Из маленькой дырки на виске вытекала тонкая струйка крови…
Январь 1996 г., Москва, Россия
Через три дня Алексея Ивановича похоронили. Людей на траурной церемонии было не так уж много. Немногочисленные сотрудники московского офиса «Инферра» и скромная делегация директоров других предприятий из глубинки. Между ними сновали пронырливые журналисты, охочие до разных скандалов.
Перед входом на кладбище работники спецслужб всех без исключения подвергли досмотру. Но никто не роптал – вдруг убийца находится среди тех, кто пришел попрощаться с покойным?
Шалымов одиноко маячил на некотором отдалении, за спинами телеоператоров. Его черная, слегка всклоченная ветром шевелюра была хорошо заметна поверх других голов. Ему первому и предоставили слово.
Он подошел ближе и долго стоял в скорбном молчании, прежде чем начать. Потом произнес несколько скупых фраз, в основном о том, что всегда будет помогать семье погибшего. И все. Нахальные репортеры остались недовольны – даже процитировать нечего.
Вера Прокофьевна тоже держалась особняком, с неприступным видом, гордо расправив плечи, будто застыла и хотела сказать – всех не перестреляете. Она не плакала.
В последнее время вдова сторонилась и родных, и друзей, не говоря уже о чужих людях. А те в свою очередь, боялись к ней подойти, чтобы утешить или просто выразить соболезнование, и помимо воли испытывали какое-то странное чувство вины за случившееся.
Пожилой мужчина в темном пальто с бобровым воротником выдвинулся вперед и замер возле края могилы.
– Пуля убийцы прервала жизнь замечательного человека, отличного руководителя, мужа и отца семейства. Нам всем будет его не хватать. В то хмурое утро он не смог, как обычно, обогнать меня на велосипеде, и теперь уже никогда не обгонит…, – сказал он с надрывом и схватился за сердце.
У Веры подкосились ноги. К ней тут же подбежала рыжеволосая девушка с букетом алых роз, стоявшая поодаль, и подхватила несчастную под руку, спасая от неминуемого падения. Что-то прошептала вдове на ухо и продолжала поддерживать до окончания официальной процедуры прощания. Вера в ответ склонила голову, неожиданно уткнулась носом в подставленное хрупкое плечо и всхлипнула. А когда подошел Шалымов, девушка смутилась и деликатно отошла в сторону.
По крышке гроба застучали комья земли. Присутствующие потянулись к могильному холму с венками и цветами.
– Ну, вот и все…, – выдавил из себя Шалымов. – Простите, что не был рядом. Не знаю почему, но не могу смотреть вам в глаза. Я устал. Устал казниться, хотя в смерти Алексея Ивановича нет моей вины, поверьте. Как мне убедить вас, что в «Инферре» никто не может быть причастен к этому ужасному преступлению? Как?
Слова директора звучали глухо, отрывисто. Но Вера в оцепенении смотрела куда-то сквозь него.
– А почему вы одна? – вдруг спохватился руководитель. – Где Дима?
– Его рейс задержали. В Лондоне туман. Сидит в Хитроу и переживает ужасно. Если бы вы знали, как он любил отца…, – ее голос сорвался. – Только, боюсь, что вам этого не понять. Кажется, у вас ведь нет детей.
Шалымов болезненно поморщился, но возражать не стал. Чтобы он ни сказал, чтобы ни сделал, эта женщина все равно будет ненавидеть его до конца своих дней.
– А вот, Машеньке, – Вера кивнула в адрес рыжеволосой, – Слава Богу, ничего не помешало. На Кипре всегда светит солнце.
– Машеньке?
– Да, Марии, дочери Алексея от первого брака. Она на Кипре подрабатывает. Вот, мгновенно откликнулась, сразу же прилетела.
– А я и не знал, что у Алексея Ивановича еще и дочь есть. Что же вы раньше не сказали? Так мы ей тоже в Москве квартиру купим. Отдельную…
– Спасибо, – ответила Вера сухо. – Нам это не понадобится, приберегите свои капиталы для других… жертв. Она пока поживет у меня… А потом обратно – на Кипр…
Декабрь 1995 г., Фамагуста, Турецкая Республика Северный Кипр
Бордель, куда привезли девчонок, располагался на самой окраине Фамагусты. Но об этом они узнали намного позже. А в то злосчастное утро их долго везли на автомобиле из неизвестного аэропорта, через горы, а потом вдоль побережья.
Машина петляла из стороны в сторону, так что невозможно было понять, куда они направляются – не то на север, не то на юг. Иногда даже казалось, что они крутятся на одном месте. Шоира пыталась кричать, звать на помощь, но Мехмет залепил ей рот пластырем. Машка, как ни странно, все время затравленно молчала. Она обняла подругу и мелко дрожала, как в лихорадке. Неизвестность пугала.
Наконец, автомобиль остановился в тени деревьев, возле громадного дома с широкой террасой. Белая штукатурка на его фасаде местами облупилась, но это было почти незаметно, и в целом особняк, благодаря колоннам, портикам, балюстрадам и прочим архитектурным излишествам, имел достаточно респектабельный вид. Входящим через ажурные ворота посетителям в первую очередь бросались в глаза яркие цветы на газоне, изумрудная трава и аккуратно подстриженные кустарники. На фоне экзотических растений дом казался чудесным